экз.). По свидетельству составителя и ответственного редактора данной энциклопедии доктора исторических наук Д. М. Володихина, «особое внимание редакции проекта привлекла тема „войны после войны“ – подавление антибольшевистских крестьянских восстаний в начале 1920-х годов»[167]. Этим вопросам посвящен VI раздел издания. В данной энциклопедии авторы стал автором ряда статей: по Западно-Сибирскому восстанию 1921 г., антоновщине, григорьевщине, зеленым, переходу к нэпу в 1921—1922 гг., а также биографического очерка о В. И. Шорине.
В определенной степени рубежным можно назвать проведение Международного круглого стола «Крестьянство и власть в истории России ХХ века» журнала «Власть» в Институте социологии РАН 12 ноября 2010 г. Обсуждение широкого спектра проблем, связанных с взаимоотношением крестьянства и власти (участником которых был автор диссертации), публикация материалов круглого стола в журнале «Власть» и в книжном варианте, несомненно, создали импульс для дальнейшего развития российского крестьяноведения как составной части россиеведения. Организаторам Международного круглого стола удалось собрать авторитетный состав участников из России, Белоруссии и Украины, в числе которых: С. В. Алексеев, В. В. Бабашкин, В. Б. Багдасарян, В. Б. Безгин, Л. И. Бородкин, В. П. Булдаков, О. Г. Буховец, Ю. А. Васильев, А. В. Гордон, Н. А. Ивницкий, С. В. Карпенко, И. Е. Кознова, В. В. Кондрашин, В. Т. Логинов, А. Н. Медушевский, А. М. Никулин, Н. Л. Роговина, В. Л. Телицын, Ж. Т. Тощенко, А. И. Фурсов, А. В. Чертищев и др.[168]
Материалы круглого стола представляют интерес для дальнейшего исследования проблематики крестьянского протестного движения в условиях политики военного коммунизма и ее последствий. Ниже уже приводились рассуждения участников, в частности, В. Л. Телицына по поводу классификации историографии военного коммунизма, В. П. Булдакова о крестьянском бунтарстве. Приведем другие высказанные суждения и оценки. А. В. Чертищев обратил внимание на то, что в подходе к крестьянству нередко превалирует нечто вроде смиренного умиления. В то же время нельзя не учитывать явления, характеризующие крестьянскую психологию: крестьяне ориентировались на устоявшиеся авторитеты, не терпели несогласия с волей большинства; любые новации рассматривались ими как попытки навязать им чужое мнение; крестьянские интересы не распространялись за пределы круга обитания, внешний мир им представлялся как нечто далекое и чужое; стремление отгородиться от внешних влияний; крестьянин мыслил конкретно и прагматично, понятия «государство», «общество», «нация» для него далеки и абстрактны; слабо развито понятие собственной личности, коллектив был выше индивидуальных членов; для крестьянской психологии чужда и враждебна любая власть, участие во власти для крестьянина было неприемлемо; крестьянство нацелено на выживание, но не на создание условий для развития[169]. Перечисленные черты социально-психологического портрета крестьянства представляет интерес для разработки фактора консервативности крестьянской оппозиции в протестном движении и протестных настроениях российского и советского крестьянства. Н. А. Ивницкий отметил консервативность крестьянства. Его отношение к новшествам менялось тогда, когда оно на собственном опыте убеждалось в их преимуществах. Поэтому крестьянство поддержало аграрные преобразования Советской власти в 1917—1918 гг., но политика военного коммунизма привела к резкому изменению его отношения к власти. Переход к нэпу вновь привлек крестьянство на сторону власти[170]. В. П. Булдаков подчеркнул, что нельзя однозначно оценивать поведение крестьянства и отношение к нему власти: у власти свои задачи, у крестьянства – свои интересы. Крестьянство старается жить по своим представлениям, а у власти свои конкретные проблемы. Другое дело, что в определенные периоды власть перестает понимать понимать крестьянские интересы. В. П. Булдаков высказал мнение, что русский крестьянин не коллективист, а антиколлективист, вместе с тем он не индивидуалист, а антииндивидуалист. Из таких анти— складывается взрывоопасная для государства масса[171].
Историографический анализ показывает, что, несмотря на значительное количество исследований, многие аспекты истории протестного движения российского крестьянства в условиях политики военного коммунизма и ее последствий не получили достаточного освещения, требуют дальнейшего изучения. Особенно это относится к исследованию природы социального, экономического и политического протеста, выявлению его причин. Многие вопросы остаются дискуссионными. В объяснении многих вопросов истории крестьянских восстаний по-прежнему доминируют положения и выводы, которые были сформулированы еще советской историографией. Для создания новой концепции, отвечающей строгим требованиям научной объективности, предстоит проделать большую поисковую и аналитическую работу.
Следует подчеркнуть, что неосвоенной областью научных изысканий являются теоретические и методологические аспекты изучения протестного движения в условиях исторической трансформации, актуальна проблема выявления новых подходов в изучении социально—экономических и политических вопросов, связанных с крестьянством. В этой связи представляет интерес установление соотношения между протестным движением российского крестьянства и политикой военного коммунизма, направленной на реализацию большевистской модели построения социализма.
1.2. Источники исследования
Массив исторических источников по исследуемой проблеме обширен. Весь комплекс можно разделить на несколько основных групп: 1) документы органов государственной власти и управления, включая неопубликованные (в т.ч. архивные) и опубликованные в различных изданиях; 2) материалы, созданные в среде крестьянского протестного движения: неопубликованные (архивные) и опубликованные; 3) материалы периодической печати; 4) источники личного происхождения (воспоминания, мемуары, дневники), большая часть которых опубликована. В качестве особой группы следует выделить художественные и литературные произведения как исторические источники.
Каждая из первых двух групп источников (исходящие от властей или исходящие от крестьян) имеет свои особенности и несет в себе определенную информацию. Количественное соотношение материалов государственной власти и из крестьянской среды, конечно же, в пользу первых, но от этого значение последних нисколько не умаляется. Следует отметить, что в советской историографии был накоплен значительный опыт многотомной публикации документов крестьянского движения в России периода XIX – начала ХХ в. (в их числе опубликованный в 1959 г. сборник документов по крестьянскому движению 1890—1900 гг., в 1960 г. – по периоду 1881—1889 гг., в 1961 г. – два сборника по 1796—1825 гг. и 1826—1849 гг., в 1962 г. вышел документальный сборник по 1850—1856 гг., в 1963 г. – 1857—1861 гг. и др.).
В условиях постсоветской России произошло накопление документального материала, созданного в крестьянской среде в период протестного движения в Советской России. Конечно, физический массив данных источников объективно незначителен в сравнении с документами государственной власти, однако сегодня уже можно говорить о возможности проведения аналитической работы на основе имеющихся источников. Документы, вышедшие из среды повстанцев, составляют достаточно представительную и разнообразную группу. Каждый новый крестьянский документ является важнейшим источником информации. Отношение к подобного рода документам как реализованным продуктам человеческой психики позволяет увидеть конкретное лицо крестьянина, которое длительное время обезличивалось в истории образом абстрактных крестьянских масс. Совокупность документов, диаметрально противоположных по авторству, является важнейшим условием комплексного восприятия документальных материалов, позволяющим осмыслить картину крестьянского движения с двух позиций – крестьянина и власти[172]. Для понимания темы протестные документы крестьянства особенно важны: они появлялись в условиях, когда сосуществование крестьянства и власти становилось нетерпимым. Работа с крестьянскими документами требует от исследователей взвешенного и кропотливого анализа, сопоставления их с другими материалами. Это связано с особенностями данной группы источников, на которой существенно отразился отпечаток крестьянской ментальности. Исследователи уже обратили внимание на специфику работы с указанными документами[173].
Особенность документов и материалов обеих групп источников состоит в том, что многие из них содержат недостоверную информацию и даже фальсифицированные оценки и выводы. Объясняется это тем, что в условиях пропагандистского противоборства обе стороны нередко прибегали к фальсификации: повстанческое руководство в своих воззваниях к населению и в оперативной переписке давало заведомо недостоверные данные об общественно-политической ситуации в стране, в деревне, о настроениях красноармейцев, о результатах боев между повстанцами и красными войсками. Такая дезинформация преследовала цель повлиять на поведение населения в благоприятном для повстанцев духе. Государственная власть в своей агитации занимались дезинформацией населения в других вопросах: тенденциозном виде изображались причины и цели «мятежей», характеризовались состав их участников и руководителей, взаимоотношения повстанцев и населения, результаты повстанческой деятельности. Тем самым крестьянству навязывалось негативное представление о восстаниях и самих восставших. Так, верхом коммунистической фальсификации являются документы органов ВЧК и военно-революционных трибуналов, содержащие сведения о раскрытии на территории Тюменской и Омской губерний широкой сети подпольных ячеек «Сибирского крестьянского союза» и других контрреволюционных организаций, в действительности никогда не существовавших[174].
Изучение документов крестьянского протестного движения позволяет продемонстрировать механизм создания мифов, в частности, мифа о руководящей роли эсеров и белогвардейских агентов в крестьянских восстаниях. Сначала данную легенду создавали местные руководители и военные, отвечавшие за порядок на своей территории. Затем ее активно использовали вышестоящие органы в пропагандистских целях. Эсеры и белогвардейцы были удобным оправданием
